— Мои родственники поживут у нас, места всем хватит и закрыли эту тему! — бросил Костя, даже не отрывая глаз от телефона. Его пальцы лениво скользили по экрану, а голос звучал так буднично, будто он заказал пиццу, а не подписал нас на семейный кошмар.
Я замерла с тарелкой в руках, вода из-под крана всё ещё стекала по керамическим краям, оставляя мокрые дорожки на столе.
— Что значит «поживут»? — переспросила я, чувствуя, как внутри начинает закипать что-то горячее и колючее. — Кто именно? И сколько?
Костя наконец поднял голову, его брови слегка дрогнули — он явно не ожидал, что я начну копать глубже.
— Ну, тётя Люба с дядей Вовой. И Катька с ними, — он пожал плечами, будто это само собой разумелось. — У них там ремонт затянулся, трубы прорвало, жить негде. Не выгонять же их на улицу?
Я поставила тарелку на стол — чуть громче, чем хотела. Столовые приборы звякнули, отражая мой настрой.
— Серьёзно, Костя? Тётя Люба, которая считает, что я готовлю «не по-нашему»? Дядя Вова, который после трёх рюмок начинает петь «Ой, мороз»? И Катька, которая в прошлый раз разлила кетчуп на диван и даже не извинилась? Ты это сейчас предлагаешь?
Он отложил телефон и его губы сжались — верный признак того, что он уже всё решил и отступать не намерен.
— Свет, ну что ты начинаешь? Они же не чужие. Месяц-два, и всё. Переживём.
— Месяц-два?! — я хлопнула ладонью по столешнице, и блюдце с краю подпрыгнуло. — Да я с ними неделю не выдержу! Ты хоть представляешь, что это будет?
Костя закатил глаза, и это было последней каплей. Я развернулась к раковине, схватила губку и принялась яростно тереть уже чистую тарелку — лишь бы не смотреть на него. Но тишина длилась недолго.
Через два дня они приехали.
Я стояла у окна, глядя, как дядя Вова вытаскивает из багажника потёртый чемодан, а тётя Люба, в своём неизменном цветастом платке, уже тычет пальцем в нашу клумбу, будто генерал, инспектирующий поле боя.
Катька, их двадцатилетняя дочка, тащила за собой огромный рюкзак и одновременно болтала по телефону, громко смеясь. Костя выбежал встречать их с улыбкой, от которой у меня свело скулы.
— Светочка, приветик! — тётя Люба ввалилась в прихожую первой, обдав меня запахом лаванды и какой-то приторной помады. Она чмокнула воздух рядом с моей щекой, не снимая туфель, и тут же прошагала в гостиную. — Ой, а у вас тут уютненько! Только шторы бы повеселее, а то серость какая-то.
Я сжала губы, чувствуя, как подступает желание сказать что-то резкое, но Костя уже тащил чемоданы, бросив мне через плечо:
— Свет, давай чайник поставь, а?
Дядя Вова плюхнулся на диван, раскинув руки, будто это его собственный трон. Его щёки, красные от ветра или от чего-то ещё, блестели, а глаза хитро щурились.
— Ну что, хозяйка, угостишь старика чем-нибудь? — подмигнул он, похлопав себя по животу.
— У нас суп есть, — выдавила я, стараясь держать голос ровным.
— Суп? — тётя Люба обернулась от окна, её брови взлетели вверх. — Да кто ж супом гостей встречает? Я думала, ты хоть котлет нажаришь, с пюрешкой…
— Я на работе до шести была, — огрызнулась я, но она уже не слушала, копаясь в своей сумке.
Катька, наконец оторвавшись от телефона, швырнула рюкзак прямо посреди коридора и плюхнулась в кресло, закинув ноги на подлокотник.
— Тут вай-фай нормальный? — спросила она, даже не глядя на меня. — А то у меня сериал недосмотренный.
Я посмотрела на Костю. Он только развёл руками, мол, что ты хотела, они такие.
Первая неделя превратилась в ад.
Тётя Люба с утра занимала кухню, громыхая кастрюлями и комментируя каждое моё движение.
— Свет, ты картошку так режешь? Да она ж вся разварится! — её голос звенел, как колокол, пока она орудовала ножом над моей разделочной доской. — И соль зачем столько? У нас давление у всех, ты что, травить нас собралась?
— Это моя кухня, — процедила я, стиснув ручку сковороды. — Готовьте у себя, как хотите.
— Ой, какие мы нежные! — она всплеснула руками, и кусочек лука шлёпнулся на пол. — Я ж помочь хочу!
Дядя Вова вечерами включал телевизор на полную громкость, смотрел старые фильмы и хохотал так, что стены дрожали. А после ужина доставал из сумки бутылку и начинал звать Костю «за жизнь поговорить». Костя, конечно, не отказывался, и вскоре их гогот разносился по всему дому.
Но хуже всего была Катька.
Она оставляла грязные тарелки в раковине, разбрасывала свои шмотки по гостиной и каждое утро орала на меня из-за ванной.
— Ты сколько там сидеть будешь? — кричала она, барабаня в дверь, пока я пыталась хоть пять минут побыть в одиночестве. — Мне на учёбу надо!
— У тебя занятия в два, Катя! — рявкнула я в ответ, вытирая лицо полотенцем. — А я в восемь на работу!
— Ну и что? Я должна ждать, пока ты там медитируешь?
Я вылетела из ванной, готовая схватить её за плечи и встряхнуть, но она уже унеслась в свою комнату, хлопнув дверью.
Кульминация наступила в субботу.
Я вернулась с рынка, нагруженная пакетами, и застала тётю Любу за перестановкой в нашей спальне. Моя тумбочка стояла у окна, лампа валялась на полу, а она, пыхтя, двигала комод.
— Ты что делаешь?! — я уронила сумки, и картошка раскатилась по полу, как маленькие бомбы.
— Да тут неудобно всё! — тётя Люба выпрямилась, уперев руки в бока. — Я вам порядок навожу, а ты орёшь!
— Это мой дом! — голос сорвался на визг, и я шагнула к ней. — Кто тебя просил трогать мои вещи?!
Костя влетел в комнату, за ним дядя Вова с кружкой в руке.
— Свет, успокойся! — Костя схватил меня за локоть, но я вырвалась.
— Успокоиться? Да я тут с ума схожу! Они везде, Костя! В каждой комнате, в каждом углу! Я даже дышать нормально не могу!
— Ой, какие мы принцессы! — тётя Люба скрестила руки, её глаза сверкнули. — А мы, значит, быдло, да? Приехали, потому что беда, а ты нас выгоняешь?
— Никто вас не выгоняет, — вмешался Костя, но я перебила:
— А может, пора? Потому что я больше не могу!
Дядя Вова кашлянул, поставил кружку на подоконник.
— Ну, девки, вы прям как в сериале. Может, выпьем да помиримся?
— Не будет никакого «выпьем»! — я развернулась к Косте. — Или они уезжают, или я.
Он смотрел на меня, открыв рот, а потом медленно кивнул. Впервые за неделю в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.
Через два дня они уехали.
Тётя Люба хлопала дверьми и ворчала, что я «неблагодарная», дядя Вова молчал, а Катька демонстративно надела наушники. Костя помог им загрузить вещи в машину, а когда вернулся, я уже сидела на диване с чашкой кофе, глядя в пустоту.
— Прости, Свет, — сказал он тихо, садясь рядом. — Я думал, это ерунда, а оно вон как вышло.
Я не ответила. Просто отхлебнула кофе и посмотрела на него. Он изменился за эти дни — стал тише, внимательнее. Может, и я стала другой.
Родственники уехали, но, как оказалось, ненадолго.
Через неделю после того, как я наконец-то выдохнула и вернула тумбочку на место, Костя снова пришёл с новостями. Я резала картошку, нож ритмично стучал по доске, когда он вошёл на кухню, потирая шею — верный знак, что мне опять что-то не понравится.
— Свет, тут такое дело… — начал он, и я сразу напряглась, чувствуя, как лезвие чуть дрогнуло в руке.
— Какое ещё дело? — спросила я, не оборачиваясь. Голос мой был ровным, но внутри уже зашевелился знакомый ком раздражения.
— Тётя Люба звонила. У них там ремонт опять встал, — он замялся, подбирая слова. — Говорит, денег не хватает, рабочие разбежались. Короче, они хотят вернуться. На недельку, может, две.
Я резко бросила нож на стол, кусок картофеля отлетел в сторону. Обернулась к нему, уперев руки в бока.
— Вернуться? Серьёзно, Костя? После всего, что было? — мой голос задрожал от возмущения. — Ты что, забыл, как я тут выла от их выходок?
Он поднял ладони, будто защищаясь от невидимого удара.
— Свет, я понимаю, но они реально в беде. Не могу же я сказать: «Решайте сами»?
— Можешь! — рявкнула я. — И должен! Это не наш цирк, не наши обезьяны!
Но Костя только вздохнул, и я поняла — он уже согласился.
Через два дня входная дверь снова распахнулась, и тётя Люба вплыла в дом с таким видом, будто её тут ждали с оркестром.
— Светочка, мы снова с вами! — пропела она, стягивая платок и бросая его на вешалку. — Ты уж прости, что опять на твою голову, но жизнь — она такая, непредсказуемая.
Я стояла в дверях кухни, скрестив руки, и молча смотрела, как дядя Вова тащит тот же потёртый чемодан, а Катька, не отрываясь от телефона, швыряет рюкзак прямо на мой ковёр. Костя суетился рядом, помогая им устроиться, а я чувствовала, как внутри всё сжимается от бессилия.
На этот раз они превзошли себя.
Тётя Люба уже на второй день решила, что наша гостиная — идеальное место для её «утренней гимнастики». Я спустилась утром за кофе и застала её в позе лотоса посреди комнаты, с включённым на всю громкость видеоуроком из телефона.
Голос инструктора гремел: «Вдох через нос, выдох через рот!», а она, пыхтя, растягивалась на моём ковре, размахивая руками, как ветряная мельница.
— Ты чего так рано? — бросила она, заметив меня. — Я тут здоровьем занимаюсь, не мешай.
— Это моя гостиная, — процедила я, сжимая кружку так, что пальцы побледнели. — Может, в своей комнате растягиваться будешь?
— Ой, да там места мало! — отмахнулась она, даже не сбавляя темп. — А тут простор, светло. Тебе ж не жалко?
Я проглотила ответ, развернулась и ушла на кухню, где тут же наткнулась на Катьку. Она сидела за столом, размазывая йогурт по моей скатерти, и листала что-то в телефоне.
— Катя, ты опять всё уделала, — сказала я, стараясь держать себя в руках. — Убери за собой, пожалуйста.
— Да ладно, потом уберу, — буркнула она, не поднимая глаз. — Чё ты вечно придираешься?
— Потому что это мой дом! — сорвалась я. — И я не подписывалась быть твоей уборщицей!
Она закатила глаза, швырнула ложку на стол и ушла, оставив лужу йогурта и грязную тарелку.
А вечером дядя Вова устроил свой концерт. После ужина он достал бутылку, налил себе и Косте, и через час они уже орали песни, перебивая друг друга.
Я пыталась смотреть сериал в спальне, но их «Калинка-малинка» пробивалась даже через закрытую дверь.
— Костя, уйми его! — крикнула я, высунувшись в коридор. — У меня завтра совещание, мне выспаться надо!
— Да ладно, Свет, расслабься! — отозвался он, уже слегка покачиваясь. — Дядя Вова просто душу отводит!
— Пусть отводит где-нибудь ещё! — я хлопнула дверью, но это не помогло. Гогот и звон стаканов продолжались до полуночи.
На третий день я не выдержала.
Тётя Люба решила «улучшить» мой борщ, вылив в него полбанки уксуса, пока я отошла к телефону.
— Ты что натворила?! — завопила я, попробовав эту кислятину. — Это же есть невозможно!
— Да я вкус добавила! — возмутилась она, уперев руки в бока. — А то у тебя всё пресное, как в больнице!
— Ты же испортила мой борщ! — я швырнула ложку в раковину, и она звякнула, как выстрел. — Хватит лезть в мою жизнь!
Костя влетел на кухню, за ним Катька с наушниками на шее.
— Свет, ну что ты опять кричишь? — начал он, но я уже не могла остановиться.
— Потому что они меня достали! — я ткнула пальцем в тётю Любу. — Она всё переделывает, он орёт, как на базаре, а эта, — я махнула на Катьку, — гадит, как кошка, и даже не чешется убрать!
— Ой, какие мы нежные! — тётя Люба всплеснула руками. — А мы, значит, мусор для тебя?
— Вы не мусор, вы гости, которые забыли, что такое уважение! — голос мой дрожал, но я уже не могла смолчать. — Хотите жить тут — ведите себя по-человечески!
Дядя Вова появился в дверях, держась за косяк.
— Ну, девки, вы прям как кошки на заборе, — хмыкнул он. — Может, выпьем за мир?
— Да пошли вы все с вашим «выпьем»! — я развернулась к Косте. — Или ты их утихомиришь, или я сама их выставлю. Выбирай!
Он смотрел на меня, растерянный, а тётя Люба начала что-то бубнить про неблагодарность. Катька фыркнула и ушла, хлопнув дверью, а дядя Вова пожал плечами и побрёл за своей бутылкой. Костя шагнул ко мне, протянул руку, но я отмахнулась.
— Свет, я поговорю с ними, — тихо сказал он. — Обещаю.
Я кивнула, но внутри всё ещё бурлило. Они не уехали в тот день, но что-то изменилось.
Тётя Люба стала реже лезть на кухню, дядя Вова приглушил свои концерты, а Катька начала хотя бы тарелки в раковину ставить. Костя ходил за мной хвостом, пытаясь загладить вину, и я видела — он правда старается.
Прошла ещё неделя, и напряжение в доме стало почти осязаемым — как тонкая плёнка масла на воде, которую не убрать, сколько ни старайся.
Тётя Люба, дядя Вова и Катька вроде бы притихли после моего срыва, но их присутствие всё равно давило. Я ловила себя на том, что вздрагиваю от каждого звука — хлопка двери, шороха тапок по полу, даже их приглушённых разговоров за стеной.
Костя старался разрядить обстановку: приносил мне кофе, шутил, обещал, что «скоро всё закончится». Но я видела в его глазах то же, что чувствовала сама — усталость и лёгкую тень вины.
Всё решилось в пятницу.
Я вернулась с работы позже обычного, ноги гудели, голова раскалывалась от бесконечных отчётов. Хотелось просто упасть на диван и забыться. Но едва я открыла дверь, меня встретил запах жареной картошки и громкий голос тёти Любы, доносящийся из кухни.
— Светка придёт, а у нас ужин готов! — кричала она кому-то, видимо, Косте. — Пусть хоть раз по-человечески поест, а то всё её супы да каши…
Я стиснула зубы, бросила сумку у порога и шагнула внутрь. На кухне царил хаос: сковородки громоздились в раковине, столешница была засыпана луковой шелухой, а тётя Люба стояла у плиты, размахивая лопаткой, как дирижёрской палочкой.
Костя сидел за столом, неловко улыбаясь, а дядя Вова уже тянулся за бутылкой, бормоча что-то про «пятничный вечерок». Катька, развалившись на стуле, листала телефон, и её наушники болтались на шее, как ошейник.
— Это что ещё за пир? — выдавила я, чувствуя, как усталость сменяется яростью.
Тётя Люба обернулась, её лицо расплылось в улыбке, но в глазах мелькнула искра вызова.
— Да мы тут для тебя старались, Светочка! — прощебетала она. — Ты ж вечно голодная с работы, вот я и решила…
— Я не просила! — голос мой сорвался на крик, и я шагнула к ней. — Сколько можно лезть туда, куда вас не звали?!
Костя вскочил, пытаясь встать между нами.
— Свет, ну что ты опять? Они хотели как…
— Не смей говорить за них! — я ткнула пальцем в его сторону, но взгляд мой был прикован к тёте Любе. — Вы тут не хозяева! Это мой дом, моя кухня, моя жизнь!
Тётя Люба бросила лопатку на стол, картошка зашипела на сковороде, и запах жжёного масла поплыл по комнате. Её лицо покраснело, губы задрожали.
— Да что ж ты за человек такой, Света?! — выпалила она. — Мы к тебе с душой, а ты нас вечно носом тычешь! Ну и сиди одна со своими кастрюлями, раз мы такие плохие!
Дядя Вова кашлянул, поднялся с места, хлопнув ладонью по столу.
— Хватит вам, бабы, — прогудел он. — Пойду-ка я лучше на воздух, а то тут дышать нечем.
Катька вскочила, схватила рюкзак и буркнула:
— Я тоже сваливаю, достали вы все.
Они ушли — сначала Катька, потом дядя Вова, а тётя Люба, напоследок хлопнув дверью, бросила через плечо:
— Не зови нас больше, раз мы тебе обуза!
Костя стоял молча, глядя на меня. Я тяжело дышала, сердце колотилось, но внутри было пусто — как после долгого шторма, когда волны улеглись, а берег завален обломками. Он шагнул ко мне, осторожно коснулся плеча.
— Свет, ты в порядке? — голос его был тихим, почти виноватым.
Я кивнула, хотя сама не знала, правда ли это. Потом медленно опустилась на стул, глядя на остывающую картошку и грязь вокруг. Костя сел напротив, взял мою руку в свою.
— Я их больше не пущу, — сказал он твёрдо. — Обещаю. Хватит с нас.
Я посмотрела на него — в его глазах была не просто усталость, а что-то новое, решительное. Он изменился. Не сразу, не резко, но эта неделя будто выжгла в нём прежнюю мягкость, ту, что позволяла всем садиться нам на шею. И я тоже стала другой. Не добрее, не мягче, а сильнее. Как сталь, которую долго держали в огне, пока она не научилась держать форму.
На следующий день я убрала кухню, выскребла каждую щель, вымыла полы до блеска. Дом снова стал моим — не просто стенами, а пространством, где я могла дышать.
Костя помогал молча, и в этом молчании было больше, чем в любых словах. Мы не говорили о том, что будет дальше, но я знала: он теперь со мной, по-настоящему.
А родственники… Пусть живут своей жизнью. Их голоса больше не звенели в углах, и это было лучшее, что могло случиться.