Она не говорила три года, и никто по-настоящему не помнил, как Алефтина оказалась в этом офисе. Она появилась так, словно всегда здесь была: тихая и скромная женщина или девушка — трудно было сказать. Одни считали её молодой, другие думали, что она постарше, но лицо её всегда скрывала косынка, завязанная по‑деревенски, и водолазка с длинными рукавами, закрывающая шею.
Она проводила время, моя полы, натирая туалеты до блеска, протирая металлические дверные ручки, стекла перегородок — всё, что пачкалось от рук и лбов клиентов. Она работала так уже три месяца, и ни один сотрудник банка не слышал от неё ни слова.
Никто не видел её с макияжем или парфюмом — чувствовалась только свежесть чистящих средств и чистый воздух. И действительно, всё помещение после её ухода сияло почти домашней чистотой.
Реакции коллег были разными: кто‑то её жалел, кто‑то просто игнорировал, а некоторые позволяли себе насмешки.
— Эй, немая! Тут пыль! — дразнил один молодой менеджер кредитного отдела, показывая на угол, который был совершенно чист. Он специально пытался её вывести из себя, но Алефтина просто брала швабру и продолжала работу.
— Смотри, как она потеет! — хихикал другой, но тут же получал локтем от более опытных коллег, защищавших её.
Алефтина вздыхала, ничего не отвечала, обходила сарказмы, будто привыкла. Вечером она возвращалась в свою маленькую студию, кормила рыбок, готовила скромный ужин, а затем бралась за акварель. Её картины удивляли мягкостью и лёгкостью — краска растекалась по бумаге, создавая целые миры. Она не рисовала ради славы и никогда не показывала свои работы: это было удовольствие только для неё самой. Иногда она выходила на природу, и тогда её полотна становились ещё ярче и таинственнее, освещённые светом природы.
Но каждую ночь её посещал один и тот же кошмар, неизменно, уже девять лет. И она всегда просыпалась, крича.
Одна июньская ночь принесла новый крик в лестничную клетку: крики паники, как у испуганных детей. Запах гари заполнил воздух, дым проникал сквозь щели и замок. Это был не её дом, а соседняя квартира.
Родители, в панике, выскочили в пижамах и тапочках с документами в руках. На площадке собрались соседи, все явно в шоке.
На втором этаже, прямо напротив их двери, вспыхнул пожар. Окно было приоткрыто, и дым уже валил наружу.
— Вы вызвали пожарных? — спросила соседка с первого этажа, зевая. Но, осознав, что квартиру придётся заливать водой, замолчала и пожалела о сказанном.
— Кажется, да, — ответил кто-то из толпы, прося всех молчать, чтобы не усугублять панику.
Алефтина плохо знала семью напротив: они недавно переехали — средних лет супруги и их маленький сын Лёха, примерно шести лет. Она почти не общалась с ними, кроме нескольких приветствий, но с ребёнком завязала связь. Будучи бывшей учительницей, она знала, как общаться с детьми, и её бывшие ученики всегда её любили.
Когда она собралась подойти к соседям, её внимание привлёк слабый кашель: детский кашель из горящей квартиры. Нельзя было ждать.
Алефтина подошла к двери, она была заперта. Что делать?
«Инструменты… где инструменты?» — подумала она. К счастью, папина коробка с инструментами стояла под обувной полкой. Она достала лом.
«Надеюсь, получится… Быстро!» — думала она, просовывая лом между дверью и косяком.
Если бы дверь была бронированной, она бы не справилась. Но это была старая фанерная дверь с советским замком.
Лом вошёл, дверь поддалась. За ней — густой дым. Внутри уже полыхали занавески и мебель. На диване лежала женщина, вероятно, задохнувшаяся. Но где мальчик?
Алефтина протянула руку и нашла маленькое тело Лёхи, почти без дыхания. Она осторожно подняла его, но вернуться тем же путём было невозможно: огонь усиливался.
«Через окно!» — решила она. Проползла по коридору, несмотря на жар и боль. Занавески уже горели, дерево рамы трещало. Она схватила ручку, обжигая руку, и открыла окно.
Внизу раздался крик. Пожарные уже прибыли и развернули спасательный тент.
— Лёха! Сын! — закричал мужчина, подбежавший срочно. Его не пустили наверх.
Теряя силы, Алефтина подняла ребёнка и передала его через окно. Она не видела, куда он приземлился, не слышала криков родителей и сама потеряла сознание, вылезая следом.
Свежий воздух подхватил пожар, огонь поглотил всю квартиру.
Ей было 22 года. Что её лицо осталось нетронутым после таких сильных ожогов, считали врачи, — чудо; сомневались, что она проживёт хоть один день.
Лёха выжил, мать, увы, задохнулась. А о мужчине, который был с ребёнком, никто так и не узнал: после похорон они исчезли без следа.
Пожар признали результатом старой неисправной электропроводки, давно заброшенной.
Восстановление было долгим и мучительным. Хирурги «собрали» её практически по кусочкам. Потеря матери стала самым тяжёлым испытанием: сердце не выдержало видеть её сожжённой.
Шрамы покрывали руки, плечи и спину. Пластические операции были слишком дорогими, приходилось носить длинные рукава и водолазки, чтобы скрывать их.
— Алёшка, может, продадим квартиру и возьмём меньшую? — предлагал отец, обеспокоенный. — Так за тобой лучше присмотрят…
Она качала головой, молчала. После смерти матери и травмы она потеряла речь. Врачи говорили о «нервном блоке»: «Подождём немного», — говорили они.
В конце концов они обменяли квартиру. Её брат женился, взял ипотеку, но не помог. Отец поселился в стороне, боясь, что её снова застигнут врасплох.
Она больше не могла преподавать.
— Алефтина Тарасовна, я понимаю… Но как вы будете возвращаться к урокам? — спросила директор школы, заставляя её подписать заявление об увольнении.
Алефтина тихо кивнула. Карьера педагога была окончена.
Случайно она нашла работу уборщицы в офисе. Возвращаясь с пленэра, она увидела объявление на стеклянной двери и зашла без колебаний. Почему её приняли, она так и не узнала. Но директор никогда не подводил. Руки болели от ожогов, но она держалась: сквозь боль мыла полы, стекла, ручки, и каждый день руки становились чуть мягче.
Все сотрудники радовались её старательности — переставить холодильник, поднять шкаф, помыть лестницу. Никто не догадывался, каким трудом это давалось.
Когда офис переехал, директор позвонил другу:
— Михалыч, у меня для тебя отличная рекомендация. Девушка замечательная, береги её.
Вот так Алефтина оказалась в банке. Конечно, здесь тоже были наглые молодые и равнодушные начальники… Но работа оставалась работой, и она выполняла её добросовестно.
— Эй, почему молчишь? — провоцировал менеджер. — Не можешь говорить или не хочешь? Тебе зарплата мала?
Она не отвечала, лишь продолжала вытирать стекла.
Однажды по залу прошептались: все клиенты и сотрудники обернулись к входу. Прибыла дорогая машина. Из неё вышел уверенный в себе мужчина и вошёл.
— Начальник! Сергей Михайлович пришёл!
Алефтина продолжала вытирать стекло, её жёлтые перчатки скользили по стеклу.
— Здравствуйте, Сергей Михайлович! — приветствовала финансовый директор.
Алефтина вздрогнула и обернулась. Мужчина заметил её. В его лице промелькнуло узнавание. Он замер, подошёл, и со слезами на глазах упал на колени. Сняв перчатки, он поцеловал её обожжённые руки. Все замерли.
Она тоже плакала.
— Это вы… — прошептал он, вставая и обнимая её. — Вы спасли моего сына!
Затем он обратился к сотрудникам:
— Вот девушка, которая рискнула жизнью, чтобы спасти Лёху из огня!
Наступила ошеломляющая тишина, а затем робкие аплодисменты перешли в тёплые. Алефтина смущённо улыбалась, пряча руки, которые держал Сергей.
В этот момент появился подросток лет пятнадцати:
— Папа, ты обещал быстро! Я жду уже час!
Он замер, увидев отца на коленях перед этой женщиной.
Что-то пробудилось в Алефтине. Она посмотрела на мальчика, затем на Сергея и поняла. Сергей повернулся к ней и прошептал:
— Лёха… вот женщина, которая спасла тебя.
Мальчик бросился к ней и обнял:
— Наконец-то мы тебя нашли!
И вдруг, как по щелчку, её голос вернулся. Девять лет молчания разрушились эмоцией. Голос стал более низким, слегка хрипловатым, добавляя тайны и глубины.
Они часто встречались втроём: в кафе, у неё дома, в парке. Разговаривали о потерянных годах. Впервые за девять лет Алефтина спала без кошмаров.
После того как она была опознана, Сергей организовал все её финансовые заботы: операции, реабилитацию. Он чувствовал, что это его долг.
Один друг, галерист, однажды наткнулся на её акварели и был поражён. Её светлая и деликатная живопись получила признание специалистов. Картины начали продаваться, и её имя стало известно среди местных художников.
Алефтина никогда не могла представить такую жизнь: быть наконец оценённой, благодарной, признанной за свою истинную красоту, несмотря ни на что.