Муж настоял, чтобы мы усыновили ребёнка его брата, а через 15 лет ДНК-тест показал, что это его собственный сын.
Конверт из лаборатории казался невесомым, но давил на кухонный стол с силой гранитной плиты. Я смотрела на него, не решаясь открыть. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я была матерью. Любящей, заботливой, настоящей. А теперь ответ на вопрос, кем я являюсь на самом деле, лежал в этом тонком бумажном прямоугольнике.
Всё началось с пыли и желания избавиться от старого хлама. Письменный стол мужа, массивный и тёмный, давно просился на дачу. Разбирая ящики, под грудой пожелтевших счетов и гарантийных талонов, мои пальцы нащупали неровность. Фальшивое дно.
А под ним небольшая, плотно закрытая шкатулка из тёмного дерева. Внутри лежал альбом. Не наш семейный, с пухленьким Алёшкой на качелях и мной с глуповатой улыбкой. Другой. Обтянутый гладкой кожей, без единой подписи.
На первой же странице Катя, жена его покойного брата. Она смеялась, запрокинув голову, а летнее солнце играло в её светлых волосах. Слава стоял рядом, но смотрел не в камеру, а на неё. И этот взгляд, я его жена видела впервые. В нём была отчаянная, голодная нежность, которой он никогда не адресовал мне.
Я перелистывала страницу за страницей, и воздух в комнате становился густым, липким. Вот они вместе у реки, вот он незаметно поправляет ей выбившуюся прядь. Подписи его знакомым, уверенным почерком были короткими и болезненно честными. «День, когда я был счастлив». «Её смех». «Моя Катя».
Не «Катя и Андрей». Не «наша семья». Моя.
Я вспомнила тот день после аварии. Пустой, стеклянный взгляд Славы. Его монотонный, непреклонный голос, пробивавшийся сквозь вату моего собственного горя.
Мы заберём Алёшку. Он будет нашим сыном.
Я не спорила. Горе глушило. Казалось, это единственное правильное, благородное решение спасти осиротевшего пятилетнего мальчика, окружить его любовью. Нашей общей любовью. Я думала, мы разделяем одно горе на двоих. Оказалось каждый оплакивал своё.
Я закрыла альбом. Руки не дрожали. Внутри всё омертвело, превратилось в холодный, острый кристалл. Предательство не кричало оно работало методично, отравляя прошлое.
Вечером Слава вернулся с работы. Обычный ритуал: поцелуй в щеку, сумка на стул, шаг на кухню.
Что-то Алёшка не звонит. Совсем закрутился с сессией.
Звонил, ровно ответила я, помешивая рагу. Запах специй вдруг стал удушающим. Сказал, что сдал материал.
Он удовлетворённо кивнул, наливая себе воды.
Молодец, весь в меня. Упорный.
Я посмотрела на его затылок. Раньше я видела в нём родного человека. Теперь чужого мужчину, который пятнадцать лет водил меня по лабиринтам своей лжи.
Упорный. Конечно. Я выключила плиту. Тишина в кухне стала густой, как старое масло. Слава, сказала я, не поворачиваясь. Ты забыл закрыть верхний ящик стола в кабинете.
Он замер с стаканом у губ. Медленно опустил руку.
Там было пыльно. Пришлось разбирать.
Он не ответил. Только посмотрел на конверт, лежащий посреди стола, будто увидел его впервые.
Через минуту он прошептал: Я не хотел чтобы ты так узнала.
Я кивнула. Мне не надо было больше слов. Всё, что осталось, это жить дальше, зная, что пятнадцать лет моей жизни построены на чужой тайне. И решить, оставить ли в этом доме место для человека, который всё время выбирал мёртвых вместо меня.